В летних сумерках, за столом с погасшей керосиновой лампой сидел бывший капитан дальнего плавания и шизофреник Мышовски и держал в руках книгу. С тех пор, как Фейга покинула его палату, ему было сложно сосредоточиться и дочитать последние девять страниц. Он сидел в темноте и думал о ней. Пару часов назад, когда она уходила, она, улыбаясь, легонько коснулась его плеча и сказала, что он идёт на поправку. «Хорошая она, Фейга, - думал Базиль, - даже весьма симпатичная. Должно быть, я действительно выздоравливаю, раз уже могу думать о других женщинах, кроме моей Даниэлы… Когда выпишусь, первым делом приглашу Фейгу поужинать – ну, если она согласится, конечно, гулять с бывшим пациентом.» Базиль усмехнулся, вдыхая прозрачный вечерний воздух, вместе с далёким пением соловья и стрекотаньем сверчков. Закрыл глаза на пару секунд, представляя себе образ своего врача, затем снова открыл и посмотрел в окно…
?...Сеньорита Калавера стояла у раскрытого окна, облокотившись о его койку. Угловатая, словно из неровных деревянных частей, фигура, узкое тёмное платье, беспросветно чёрные глаза – это не мог быть никто другой. У Базиля что-то дёрнулось и оборвалось внутри, но он тут же совладал с собой.
— Ты моя галлюцинация – спокойным тоном произнёс он, - а так как я уже почти здоров, то и галлюцинаций у меня быть не может. Значит, тебя не существует.
Он хотел отвернуться обратно к столу, но почему-то не смог.
— Я не галлюцинация, Базиль. – её голос, низкий и хрипловатый, звучал чересчур реально, - Просто… ты не должен меня забывать.
Даниэла протянула к нему руку, и он дёрнулся, так как ему на мгновенье показалось, что это желтая жилистая конечность одного из подводных las Setas, но это всё-таки была хрупкая изящная рука сеньориты Калаверы из Santa-Muerte со знакомой родинкой у большого пальца.
— Как ты попала сюда? – пробормотал Базиль, не спуская глаз с её ладони.
— Jes ne afero, - ответила она так тихо, что он едва услышал её.
И тот час же – не минутой, не секундой позже! – ему действительно стало всё равно, каким образом она оказалась здесь. И болящие воспоминания – о морском дне, и о тех странных желтоватых существах, и о бесконечных страшных днях в больнице, и о её, Калаверы, жестоких последних словах – исчезли, испарились, растворились...
- Иди сюда, - прошептал Мышовски, притягивая её за руку и касаясь жёстких смоляных волос, - иди сюда…
Прикосновение её кожи окончательно лишило Базиля всякого страха. Он снова был в Santa-Muerte, снова был готов вплетать в непослушные чёрные волосы цветы гвоздики и шалфея… Мятежная сеньорита, сейчас необычайно тихая и ласковая, опустила голову ему на плечо. Она, как и раньше, пахла восковыми свечами и сухими травами.
— Как же я могу тебя забыть? – улыбнулся Мышовски, - Я прожил тебя насквозь, Даниэла. Ты – моя радость. Ты – моё горе. Мой цветок и моё море…
— Расскажи мне что-нибудь, Базиль… Я так давно ни с кем не говорила.
«Это, наверное, сон такой, - неожиданно сам для себя осознал он.»
Он сглотнул внезапный комок в горле и вытер рукавом глаза. Он, казалось, тысячу лет не дотрагивался до чужой руки.
— Расскажу, сейчас расскажу… «Есть грустные песни на эсперанто, о том, как в маленькой-маленькой гавани тонул одинокий корабль…»
***
Около девяти утра Базиль Мышовски, совершенно здоровый натуралист, проснулся, сидя за столом с керосиновой лампой. Окна были закрыты, книга неуклюже лежала на полу.
«Самый прекрасный сон – это тот, в котором ты понимаешь, что это сон, - думал он, - И еще тот, после которого остаётся в голове запах шалфея».
@музыка:
Колибри - Ромашки
@темы:
весна в сердце,
проза(к),
tristaj kantoj en Esperanto,
неожиданно,
Творчество,
красота
-
-
14.05.2011 в 02:53Как это чертовски грустно, что у такого хорошего Базиля есть такая болезнь - Калавера.