Последствия приключений в депрессии

[Simply~Mad]

В начале марта, когда я отказалась вести блог, я все равно вела дневник просто на бумаге. Назвала я это собрание подобие мемуаров "Приключениями в депрессии". Однако на этом моменте я вынуждена закончить повествование о своих приключениях в депрессии, так как закончились эти приключения неудавшимся прыжком под поезд, балконом двадцатого этажа и, в итоге, разрывом моей связи с ангелами и попаданием в психоневрологическую лечебницу. Там меня форсированно лечили, и за три недели моя депрессия стала постепенно сходить на нет. Возможно, сейчас уже не стоит говорить об этой болезни «моя». В православной христианской традиции одним из главных факторов исповеди и избавления от греха является отказ от идентификации себя со своим поступком. Поэтому и я желаю абстрагироваться: я — это я, а болезнь — это не моё, это чужое, инородное, от которого скоро не должно остаться и следа.

ОГРОМНАЯ простыня про то, как я лежал в дурке

Перерождение.

Дом для душевнобольных.

Что у вас ассоциируется с этим словом? Вопли и стоны сумасшедших, душный запах медикаментов, хмурые и суровые лица санитаров?.. Мне довелось здесь побывать и удалось сделать несколько интересных наблюдений.

Привезли меня поздно вечером (это было в ночь с 18 на 19 марта), дрожащую, напуганную и плохо соображающую. В приемной меня сразу решили класть в стационар: «устойчивые суицидальные тенденции». Лишившись всех личных вещей, кроме одежды, зубной щетки и зажигалки, слегка успокоившись и прожевав черствый бутерброд, запив его почти прозрачным чаем, я погрузилась в тяжелый глубокий сон.

Первые два-три дня я провела как в тумане (мне кололи амитриптилин) — разговоры с психиатром, потом — с целой комиссией врачей, перебрасывания вялыми фразами с соседями по палате. Потом — первая светлая искорка: приезд мамы. А затем потянулась череда похожих друг на друга больничных дней.

За неделю пребывания здесь у меня появилось наконец-то первое подобие смысла. Это была девушка по имени Юля — «подруга по рельсам». Нас привезли в один и тот же день, и она, как и я, пыталась покончить с собой. В первое время она представляла собой жалкое зрелище: слабая, молчаливая, худая и вся в синяках. В отличие от меня, она и не думала лечиться, а думала лишь поскорее отсюда выйти, поэтому мне полегчало намного быстрее и, видимо, как следствие жалости, я почувствовала к ней симпатию и желание опекать. Я ходила за ней хвостом, делилась с ней сигаретами, чаем и едой, разговаривала по душам... И все больше видела в ее веснушчатом лице особое благородство, присущей даме из викторианской эпохи, интеллект в глазах и романтику в мыслях. Происходя из окружения, по-видимому, далеко не интеллигентного, она однажды задала мне вопрос, который меня приятно поразил. «У тебя есть мечта?» - спросила она, простая девушка, работавшая кассиром в Макдональдсе. И мы поговорили о мечтах, о разных музеях, об исторических фильмах и о старинных нарядах. В этот момент я поняла, что привязалась к ней.

Между прочим, что касается культурных различий между пациентами, я заметила еще пару интересных моментов. Контингент здесь самый разнообразный: от начитанных учительниц младших классов до сельских алкоголичек в синяках от супружеских побоев. Я признаю, что я в какой-то мере сноб, но мой снобизм касается только людей «en masse», тех самых пресловутых «95%». Но людей по отдельности я вовсе не дискриминирую по признаку интеллекта и образованности. Та же сельская женщина, пострадавшая от рук мужа, оказалась отзывчивым, добрым человеком, оптимисткой с отличным чувством юмора и умением иронизировать над собой.
Более того, я часто сравниваю двух своих соседок по палате. Света, владелица сети магазинов, с длиннющими нарощенными ногтями и ресницами, одетая по последней итальянской моде, с перманентным идеально выполненным макияжем — и «серая мышка» Нина, домохозяйка в простом вязанном свитере, курящая синюю «Приму» и не знающая, что означает слово «дискриминация». Кто из них, по-вашему, оказался более культурным и приятным собеседником?
Как ни странно, у Нины обнаружились очень изысканные и аккуратные манеры: она ходила медленно, как светская дама по Елисейским полям, элегантно курила, пуская дым в потолок (чтобы никому не дышать в лицо!), и разговаривала всегда тихо и вежливо. Попала она сюда из-за голосов в голове, с которыми она мысленно общалась, поэтому чаще всего была молчаливой и немного грустной. Но улыбалась и смеялась она всегда ярко и весело, кокетливо склоняя голову набок. (На прощание, когда меня выписывали, она нарисовала мне в альбоме «вигвам».)
А сравниваю я ее со Светой потому, что она, Света, имея в обществе куда более значимое положение, была, по большому счету отвратительной в общении. Разговоры у нее были практически лишь о своем бизнесе, о том, что сколько у нее стоит, да о своем ребенке, которого она, видимо, действительно искренне любит. А уж ее манера плевать и трусить пепел от сигарет на пол... Словом, не слишком приятная особа, классический образец того, что на Луркморе называют ТП.

Еще одно наблюдение связано с лицами пациентов. Я отметила, что у тех, кто сюда попадает именно по причине душевного нездоровья, крайне трудно определить возраст по внешности. Например, тем, кто был помоложе, нельзя было дать на первый взгляд больше 17 лет, хотя всей «молодой гвардии» здесь было от 20 до 24. А лица людей с более тяжелыми расстройствами психики вообще было трудно идентифицировать как женские или мужские; такие воспринимались мной как просто «больные люди». Но после какого-то периода лечения они вновь обретали женственные и свои собственные, личностные черты, а не только черты, присущие их заболеваниям. Должно быть, и я в первые дни выглядела подобным образом, но первую неделю я, признаться, вообще боялась увидеть себя в зеркале. Отвращение к себе, которое накапливалось во мне многие месяцы, дало о себе знать. Однако теперь я снова вижу в отражении себя, почти пришедшую в свое нормальное состояние.

Должно быть, многие, начиная читать повествование о психбольнице, ожидают увидеть описания «бредовых странных людей». Но я точно говорю вам: бредовые странные люди там, за пределами этих стен. А здесь, в основном, одно лишь голое страдание, уставшие души и люди-тени медленно бродящие туда-сюда по коридору.

Но все-таки хочется вспомнить некоторых ярких персонажей, которые вызывают и смех, и жалость. К примеру, одна бабуля, страдающая, видимо, шизофазией, поначалу веселила все отделение бредовыми рассказами про ловлю селедки в реке, про «щуку-рыбу» и про «раків, що прилипли до сраки». Или Валя, прозванная всей палатой «Торнадо». Болтала она часами, не умолкая, отвлекаясь сразу на множество дел и в то же время продолжая что-то мастерить. Действовала она на нервы, конечно, страшно, но, в принципе, никого злого я здесь не встретила. Все женщины, даже серьезно больные, были отзывчивы, здесь почти никто ни с кем не ссорился, атмосфера в нашей палате царила дружественная, и возникало даже некоторое приятное ощущение — быть частью маленькой коммуны.

Из странных личностей мне еще запомнилась Рая. Лет ей было около сорока пяти, а во внешности ее было что-то от крысы (ее вечная жиденькая косичка и немного вытянутое вперед лицо) и от питекантропа (низкий лоб и сутулая фигура, отчего руки казались намного длиннее). Рая постоянно ходила взад-вперед по коридору, что-то шептала себе под нос, со мной (как и со всеми остальными) заговаривала лишь изредка. Один раз она убеждала меня, что мне просто необходимо выйти замуж, второй раз (я тогда была в крайне расстроенных чувствах) без умолку повторяла, что все будет хорошо, а потом прочла вместе со мной «Отче наш». В последующие разы она обращалась ко мне лишь затем, чтобы я не сидела, скрутив ноги под столом — ее это, почему-то, необычайно нервировало.

Стоит еще сказать пару слов об обстановке. Обстановка здесь была спокойно-минималистичная: пожелтевшие обои в цветочек, кровати в два ряда, раздвижной шкафчик и прикроватные тумбочки. Что особенно запомнилось — огромные окна в палатах и необычайно высокие потолки. Кстати, в той палате, куда меня перевели после четвертой («острой»), на потолке было огромное коричневое пятно, напоминавшее мне гигантский многоглазый череп. Но он вовсе не был пугающим: глядя на него, я часто засыпала в послеобеденные часы. Также в нашей палате, прямо на обоях, фломастерами был нарисован необыкновенной красоты парусник на фоне предрассветного неба. На этом корабле мне очень хотелось оказаться — или хотя бы почувствовать себя на нем — после моего выздоровления...

Как ни странно, но за последние пол-года, эти три недели в больнице были самыми спокойными и умиротворяющими. Я ненадолго, но все же почувствовала себя в безопасности, и у меня появилось самое главное, чего мне недоставало в последнее время — надежда. Спасибо, как говорится, любимому психиатру. С ним мне еще наверняка доведется встретиться как с психотерапевтом, и о нем, я обещаю, я напишу позже.

@темы: творчество душевнобольных, мысли вслух, проза(к)

Comments

[Танья Шейд]

я — это я, а болезнь — это не моё, это чужое, инородное, от которого скоро не должно остаться и следа.

Это правильный подход.

[Шаман Синусоидная Рука]

эк тебя!

[Антея тор]

Так всё знакомо. Такая же ситуация. С одной соседкой по палате до сих пор перезваниваемся на Новый год. )

[Metaxie]

Яка дивна макабрична весна. Схожа радше на осінь. То, напевно, авітамінозЪ.
Згадується ось Кузмін:

В осеннюю рваную стужу
Месяц зазубренный падает в лужу.
Самоубийцы висят на кустах
В фосфорических, безлюдных местах.
Клочки тумана у мерклых шпор...
Словно выпит до дна прозрачный взор...
Без перчаток руки слабы и белы.
Кобылка ржет у далекой скалы.
Усталость, сон, покой... не смерть ли?
Кружится ум, как каплун на вертеле.
...

Мужик шось знав про авітамінози. Інакше б не сказав тут же, що лучшее слово из всех "Апрель"!

[Simply~Mad]

Шаман Синусоидная Рука, занесло, да?

Антея тор, эх, хорошо бы и мне остаться с ней друзьями...

Metaxie,

лучшее слово из всех "Апрель"!

- именно так)

[Танья Шейд]

Когда я лежала в подобном заведении, у меня были подруги - но там было железное правило: никакого обмена адресами и телефонами между пациентами. Поэтому после выписки я полностью потеряла связь с соседками по палате.
Хотя кое-кого из тамошних подруг я до сих пор вспоминаю.

[Simply~Mad]

но там было железное правило: никакого обмена адресами и телефонами между пациентами.

- почему?

[Танья Шейд]

Обычный сумасшедший,
Это было в 1994 году. Правительство очень опасалось, что пациенты подобных заведений после выписки могут заболеть снова, и кто-нибудь из них может приехать убить другого, если будет знать адрес)
В то время после развала Советского Союза только три года прошло, порядки во многом были консервативными.

[Шаман Синусоидная Рука]

Обычный сумасшедший, ага =)

[Антея тор]

Надо же.. Сейчас всё легче. Во всяком случае, в лёгком отделении. Я там как то и не отдохнула.. Там плохо кормили и я постоянно принимала визиты знакомых с едой. Таскались ко мне почти каждый день.. Ничего, потом было время подумать. Пребывание в таком месте всё равно меняет человека, заставляет переоценить ценности. Это хорошо. Сумасшедший, а ты лучше в следующий раз купи билет и езжай к нам. У нас приютим, поживёшь, подумаешь, чего хочешь. Кончать жизнь не обязательно буквально. Можно просто уехать на время. ) В кухне софа тебя ждёт, есличо.